Когда человек умирает, положен траур. Почему же Успение
Пр
Праздник Успения Божией Матери. В этот день умерла
Богородица. Человек умер, скончался, почил. Положен траур и дни скорби. Но
разве это грустный праздник? Вовсе нет. Успение – летняя Пасха, праздник тихой радости, кроткого
веселья, тишины неизглаголанной. Пасха Богородичная. Пасха в сиянии живой
небесной лазури. Только на Успение эта радость особенная. Если на Пасху все
пронизано неким «здоровым неистовством», то праздник Божией Матери как-то
исключительно тих и мирен, это радость тишины и умиротворения. Свет Успения
успокаивает, убаюкивает.
А какой удивительный образ – икона Успения Богородицы! В
центре – на смертном одре – Матерь Божия, вокруг – апостолы, чудесно призванные
«от конец земли», а над телом Богоматери – Христос в таинственной и царственной
синеве – властно разорвал время и потеснил пространство – оно будто отслоилось,
опало вокруг фигуры Спасителя.
Время осело, отступило. И оттуда, из вечного сияния славы и
торжества Жизни выглядывают любопытные ангелы, неожиданно из Царства Вечности
сделавшись свидетелями события во времени.
Найдётся ли художник с глазами, привычными к царственной
лазури вечности, изограф, что посмеет передать то, что увидел бесплотный дух –
ангел, глядящий оттуда – из Царства Божия, из-за спины Христа? Вот он привстал
на цыпочках и – перехватило вдруг дыхание от увиденного! – как время прорвалось
в вечность, и вечность пролилась во время – водопад, обернувшийся вспять,
упавший вверх всей своей мощью.
У ангелов широко распахнуты глаза: ангел – весь зрение, он
сам – воплощённое изумление, зрячий крик восторга, летающее ликование. В рамке
опавшего времени, в сиянии славы Небесного Владыки – апостолы, скромный одр с
телом Богоматери, а по ту сторону одра – я, завлечённый иконным пространством,
– мне не скрыться от зоркого херувима!
Но ему оттуда, из-за спины Христа, совсем не видно то, что
заставляет меня – всего лишь человека, захваченного чудом иконы, умолкнуть,
молиться без слов и прошений – просто благодарить.
Над телом почившей Матери стоит Божественный Сын и в Своих
руках держит душу Пречистой Девы – и эти нежные руки, и душа в детских
пелёночках – в самом центре иконы. Принимает ли Он душу, оставившую тело,
посылает ли Он сотворённый дух в тело ещё не родившейся Матери, держит ли Он в
своих чутких объятиях душу Той, что сейчас бежит с Ним в Египет, ищет по
знойному Иерусалиму пропавшего отрока, кротко стоит у Креста? Ведь это –
вечность, в ней – всё, в ней – все! И – печать на уста! Но – ребёнок на руках у
Бога! – самый важный образ, самый утешительный знак: дар Успения – руки Бога,
бережно держащие человеческую душу.
Икона Успения – это икона рая как он есть. Душа на руках Бога
– это и есть рай, потому что руки Отца – самое безопасное место во вселенной –
руки любящие, руки, знающие меня так хорошо, как может знать Творец и Мастер.
Спросите мудрого пророка Исаию. Он знает множество тайн. Вот
он кричит к Богу: «Господи, Ты – Отец наш; мы – глина, а Ты – образователь наш,
и все мы – дело руки Твоей» (Ис. 64:8). И так просто на английском: «You are
our Father; we the clay and you our potter».
Очень утешительно слышать, как Бога называют Поттером, нашим
великим и любящим Гончаром. Кто вылепил эти щёчки, этот смешной нос, эти уши,
как у слонёнка – Боже мой, я смотрю на себя в зеркало и волнуюсь оттого, что
вот это лицо, эти плечи, эти руки – всё моё тело помнит тепло Твоих рук. Всякую
косточку моего тела Ты знаешь: на каждой – печать Твоего прикосновения.
Какое оно чудное – моё тело! Мне всегда нравилось рисовать
самое красивое – лица и руки, но руку человека так трудно изобразить – целых
пять пальцев! – и такие смешные, и такие красивые. И зачем нам так много
пальцев?
Ладошки малышей, эти розовые будто смеющиеся пальчики,
крепкие, как из бронзы, руки юношей, спокойные трудолюбивые руки мужчин и
святые руки матерей, руки, умеющие сочувствовать.
Руки – продолжение глаз, они умеют плакать рядом с
несчастным, они разговаривают, и – Боже мой! – как много они умеют помнить. И
эти руки Ты лепил сам – каждому свою ладошку – неповторимую, которая есть
только у меня. Ты возился с каждым. Но эта глина замешана на Твоих, Боже,
слезах.
Душа может очерстветь, покрыться коркой бесчувствия, сердце
не отзывается жалостью, ум ожесточится, а тело, это грубое тело, этот
нерасторопный слуга – он помнит Тебя, Твои заботливые пальцы – кожа хранит
отпечатки Твоих прикосновений, решительных мазков – отошёл на шаг, посмотрел
снизу, подмигнул, улыбнулся, убрал лишнее, поправил и снова отступил, повернул
к свету – этому Художнику нравилось возиться со мной, Он не боялся вымазаться в
меня – я точно знаю, я как-то помню Его кропотливую работу – кожей помню.
Но увядает тело, стынет мир, гаснет его огонь – из меня
вытекает моя жизнь. Смерть – это не деликатная старуха, а дерзкий и уверенный
вышибала, и он однажды выбьет меня из этого уютного и родного потока. Я
вывалюсь из этого мира, выскользну из бытия.
Мне очень страшно, но я полечу. Стану падать. Вниз или вверх?
«Падать вверх не так уж больно»? Как навязчивый и родной страх в памяти от
детских болезней: падаешь вниз стремительно и долго, и никак не можешь упасть
совсем, окончательно, и жутко так, что съёживаешься весь, заставляя себя
проснуться, вернуться в явь, пусть тёмную и больную, но с притяжением и твёрдой
почвой без раздвигающихся стен и бездонных колодцев. Но я знаю, что падаю не
один. Всё – летит – стремительно и боязливо, предчувствуя, тревожно припоминая,
что летит на свет, летит к теплу, к теплу Твоих рук, Господи.
Все падают поблекшие листы,
Как будто в далях неба – увяданье;
И в этом их паденье – жест прощанья.
И вечерами падает в молчанье
Наш шар земной из звездной высоты.
Всё падает. Тот лист невдалеке.
Твоя рука. Ты сам. Без исключенья.
Но есть Один, Он держит все паденья
С безмерной нежностью в Своей руке [1].
Страшно падать. Жутко отпускать в это падение любимых. Но –
Богу можно доверять. Кому же ещё, как не Ему? Он подхватит меня там – с той
стороны, откуда выглядывают глазастые херувимы, где есть крылатый лев и мудрый
летающий вол, исполненные очей и неутолимого изумления. Пусть глядят. Они такие
славные! Я свалюсь в самые добрые на свете руки. Длинный, пугающий полёт.
– Страшно?
– Нет слов.
– Просто попросись на ручки.
|